Начало: germanych.livejournal.com/220683.html
В 46 и в 18 смотришь на проблему по разному. По большому счёту, сегодня я был бы на стороне Режиссёра. В самом деле, он чего-то добился в жизни, убедил разных совдеповских маразматов из ЖЭК/РАНО (и что там ещё?) в целесообразности театра-студии. Задумал спектакль. Худо-бедно набрал труппу. Начал репетиции. И тут вам – здрасьте. Группа юных вундеркиндов, не умеющих толком играть, но имеющих гонора выше крыши.
Но это сегодня. Тогда, в 1983 году, мы были железобетонно уверены, что Режиссёр нас коварно обманул и не даёт нам делать то, что нам хочется и что, как нам казалось, было единственно нужным и верным. Это и называется – конфликт. Нам хотелось свободы. Свободы от чего? Свободы – для чего?
Вопрос свободы и несвободы – вопрос конечно философический. Так сказать. Молодой человек, у которого ещё свежи в памяти родительские запреты (все эти «не делай того или сего»), вырвавшись на оперативный простор взрослой – как ему кажется – жизни, особо тяжело переносит попытки ограничить его эго. В 18-20 лет кажется, что ты всё постиг и знаешь самую суть жизни. Поэтому нестерпимым кажутся внешние советы «старших». Сунуть руку в кастрюлю с кипятком, причём сунуть намеренно, после получения соответствующего предостережения – это нормального для юности. Я знаю, что ошпарюсь, но не ошпариться означает ограничить свою свободу, пойти на поводу у проверенных истин. А это невыносимо для юношеского самолюбия.
Интересный вопрос – интересный прежде всего для меня самого – ощущал ли я себя в то время несвободным? По совести сказать, нет, не ощущал. Свобода в конечном итоге – это возможность открыто, без оглядки на какие-либо последствия, декларировать то, что считаешь истинным. Во всяком случае я именно так понимаю свободу. Так вот я всегда говорил то, что считал нужным, не пытаясь приспособить свои убеждения под внешние обстоятельства. Конечно, до какого-то момента мои убеждения не особо конфликтовали с правилами игры. Я говорил то, что мне казалось правильным и делал то, что мне хотелось, не задумываясь над тем, что всё ближе подхожу к черте, за которой и мои слова и мои поступки будут трактоваться, как недопустимые.
В качестве курьёза. В 6-м классе на уроке Ботаники я что-то там такое нахулиганил с соседом с задней парты. Ботаничка наша была женщина нервная. Знаете, есть такие учителя, которых почему-то все доводят? Замкнутый круг такой: её доводят, она впадает в истерику, её ещё больше доводят. Ботаничка приказала мне убираться из класса. Я ответил категорическим отказом. Не контролируя себя, она подлетела ко мне и стала энергично выдёргивать из-за парты, словно картошку из грядки. А я в ответ закричал: «Не трогайте меня – у нас демократия!». Это был 1978 год. Сам не знаю, откуда у меня такие слова родились. Я категорически не был уверен, что у нас в самом деле демократия, да и вообще не знал, что такое демократия. Но ботаничка вдруг отпустила меня и едко бросила: «Ну конечно. Вот что не надо, это ты знаешь». И отчалила к доске. Весь класс посмотрел на меня с удивлением. А я крепко задумался.
Во-первых, получается, что я угадал с демократией. Пусть формально, но СССР назывался демократической страной. И, стало быть, учитель не имеет право вот так вот с разбегу рукоприкладывать. Во-вторых, непонятно, почему мне этого знать было не нужно. По какой-то непостижимой причине я всегда был в политическом плане более подкованным, чем большинство моих товарищей. Да, ну ладно. Я, собственно, ведь про музыкальную группу пишу, то есть вроде как про музыку. Хотя и не только.
Где-то до конца 1983 года занятия музыкой для меня были именно занятиями музыкой. Мне нравилось играть, нравилось репетировать, стоять на сцене, ловить взгляды девчонок и наслаждаться микрославой в микрорайоном масштабе. Копирование Битов – музыкально и в плане текстов – было для меня вполне естественным. Не то чтобы мы играли только «про любовь». Песни «Машины времени» тоже были актуальны и воспринимались многими, как некий социальный вызов. Однако хоть убейте не пойму, что такого вызывающего в текстах типа: «Снова старт, он взят и нет пути назад» или «Мы в такие ходили дали, что не очень-то и дойдёшь…».
Конечно, когда в «Комсомолке» напечатали обличительную статью «Рагу из Синей птицы», то весь наш класс (я тогда был ещё в 10-м классе), написал гневное письмо в редакцию. Как потом выяснилось, редакцию забросали подобными письмами тысячи молодых людей. «Руки прочь от Машины!». И всё такое. Но сегодня я, пожалуй, сам готов подписаться под некоторыми словами из той статьи: «Мы говорим об ансамбле, в котором вполне обеспеченные артисты скидывают с себя перед концертом дубленки и фирменные джинсы, натягивают затрапезные обноски (кеды, трико, пляжные кепочки, веревочки вместо галстуков) и начинают брюзжать и ныть по поводу ими же придуманной жизни».
Вопрос-то однако стоял шире. Дело было не в том, что Макаревич или Кутиков скидывали перед концертом дублёнки. Дело было в общем мироощущении поколения. Жизнь в песнях «Машины» была придуманной и надрыв был с фальшью. Но это не означало, что в самой своей сути «Машина» лгала. Как раз наоборот. Несоответствие между сценическим образом «машинистов» и их личным благополучием не могла отменить того, что читалось в их песнях между строк – фальшь всей советской жизни. Для меня конечно «Машина времени» очень быстро стала неактуальной. Но на смену ей пришёл «Аквариум». Тут уже уход от Совдепа был полным и абсолютно искренним.
Возникает вопрос: откуда взялось это негативное мироощущение? Для простоты можно было бы принять на веру, что всё дело в каких-нибудь личных переживаниях, какой-нибудь несчастной любви и всё такое. Но ведь мы и так пели песни про любовь. И уж там всё это выплёскивалось, как из брандсбойта. Извиняюсь, но не удержусь от того, чтобы не процитировать типовую песенку группы «Крик», чтобы было понятнее о чём речь: «Кристина милая моя, прошу тебя я об одном, прошу я, выслушай меня, чтоб я уснул спокойным сном». Дело не в поэтической беспомощности и даже ущербности текста, а в том, что вся грусть-тоска тут выжата до последней капли. Девочки при прослушивании плакали.
«Ты как вода, ты всегда принимаешь форму того, с кем ты. С кем ты сейчас, кто верит сегодня своему отражению в прозрачной воде твоих глаз? Кто ты теперь? С кем ты сейчас?» или «Так прости за то, что любя тебя, я остался таким же, как был. Но я до сих пор не умею прощаться с теми, кого я любил…» – у БГ разумеется куда более красиво, но, по сути, про тоже самое. И, собственно, израненная душа молодого человека, должна была бы на этом остановиться. Счастливая любовь, несчастная любовь. Этим ведь ограничивается весь круг юношеских переживаний? Откуда тогда в мою голову лезли вот такие, пусть беспомощные, но совершенно иные строчки: «Нелегко жить в огромно городе, да. Не один ты живёшь, а вокруг пустота. Каждый в городе живёт лишь для себя, по утрам на работу идёт на других не глядя». И отчего такой экстаз и ощущение понимания сути происходящего вызывали простые гребенщековские строчки «Мы знаем новый танец, но у нас нет ног. Мы шли на новый фильм – кто-то выключил ток. Ты встретил здесь тех, кто несчастней тебя. Того ли ты ждал? Того ли ты ждал?»
Поколение, которое ощущало внутри какой-то надрыв, но которому официоз советовал не заниматься хуйнёй и разными копаниями в своей душе, а бодро ехать на БАМ и стройки пятилетки. Какая-то скрытая угроза, какое-то неявное предсказание грядущего ужаса, что-то мрачное, надвигающееся из грядущего будущего – вот что подспудно слышалось мне в «Прекрасном дилетанте». Внутри у меня рождались такие например строчки: «Я знаю цвет ночи / в квартале для рабочих / семей.…» Я и правда хорошо знаю, что такое если не ночь, то вечер в советском рабочем квартале, в котором я вырос. Ночь пьяного гегемона – никогда не заканчивающаяся ночь, становящаяся особенно буйной в дни праздников. Даже зимой вечером редко можно было пройти из одного конца улицы до другой, чтобы не повстречаться хотя бы с одной пьяной компанией т.н. рабочей молодёжи. Летом же, особенно в выходные, жизнь бурлила нешуточно. И над всем этим – регулярные призывы программы «Время» встретить ударным трудом очередную годовщину, пленум, съезд КПСС и прочая, прочая, прочая.
Помню, как-то мы шли по улице, тёплым летним вечером в выходной. Вдруг откуда-то выскочил и налетел прямо на нас совершенно в хлам пьяный мужик лет 50-и. Он вцепился мне в рубашку и стал орать: «Ты знал Серёгу?». Глаза у него были совершенно безумными. Я даже испугался. Мы все как оцепенели, а мужик чуть ли не сдирал мою рубашку, а я делал безуспешные усилия высвободиться из железной хватки его клещеподобных жилистых рук. Он орал непонятно к кому обращённые угрозы (мне казалось, что мне), перемежающиеся пьяными слезами. Подошли ещё два мужика, отцепили первого от меня и шатаясь повели к подъезду хрущёбы. «У него похоронка на сына из Афгана на днях пришла», – бросил кто-то…
Сознание человека меняется по мере накопления новой информации. Но до какого-то момента эта новая информация хранится в загашнике и не провоцирует качественно новое осмысления происходящего. И бывает порой достаточно незначительного толчка, чтобы лавина стронулась с места. Бац, и человек уже другой. Вроде всё вокруг, как прежде, а человек уже всё видит иначе.
«Того ли ты ждал? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал? Того ли ты ждал?...» Прекрасный дилетант по пути в гастроном…
Режиссёр устроил собрание. Мы как обычно сели кругом и началось. Взаимные обиды, ругань, предъявление претензий. Режиссёр сделал ошибку, попробовав вбить клин между нами. «Миша играет очень плохо, а я вам найду вот такого барабанщика», – предложил он. Это вызвало обратный эффект. Я возмутился, что Режиссёр предложил предать друга. Миша в самом деле играл плохо, ритм плавал. Но он был другом во-первых, и лишь во-вторых, барабанщиком.
А вообще всё кончилось ничем. Это был обычный свисток. Режиссёр пообещал, что как только спектакль будет в целом закончен, то время для репетиций появится. Мы со своей стороны уйти не были готовы, поскольку театр как таковой нам тоже был интересен. Затянуло. Да и к тому же члены труппы так сдружились на постоянных послерепетиционных употреблениях портвейна, что не хотелось рвать узы, так сказать. Но для себя мы решили, что надо искать новую базу. Чем мы и занялись.
Как уже традиционно повелось, потенциальную базу для репетиций нашёл один из наших друзей-поклонников. Это был клуб при автобазе. Мы договорились с директором клуба и прибыли, чтобы показать «класс игры на фортепиано». Далее всё сильно походило на соответствующую сцену фильма «Мы из джаза». Помните, там джаз-банд пытается устроиться в саду «Эрмитаж», а один из членов худсовета – руководитель другой джаз-банды, которая уже играет в этом саду. Ясное дело, непрошенных конкурентов обливают с ног до головы грязью и прогоняют прочь.
В нашем случае нас слушал не только директор клуба, но и руководитель ВИА, которая уже парковалась в этом клубе и играла на танцульках и во время торжественных собраний. Возможно, если бы мы играли типовой набор того времени: «Машина», «Воскресенье», «Цветы», «Круиз» и т.п., то нас взяли бы вторым составом. Но насколько я понял, наличие у нас собственного репертуара сильно снижало наши ставки. Репертуар был проверенный – не было ни одной аудитории, которая не встречала бы нас на ура. Но для тех людей, у которых был ключ от вожделённой комнаты с аппаратурой, наш репертуар не подходил. А исполнять типовые песни мы категорически были не готовы.
Ну а в скором времени на нас обрушился ещё один удар. В ноябре 1983 года нашего ритм-гитариста и, что важнее – вокалиста – Павла, забрали в армию. Это был удар, так удар. Наши вокальные данные оставляли желать лучшего, а мысль о том, чтобы вместо Павла взять кого-то другого, мне казалась кощунственной – я всё цеплялся за идею группы, как сообщества близких друзей. Тем не менее мы нашли новое место для репетиций. Это была одна школа – не наша, но в нашем районе. В этой школе директор заболел странной мыслью проводить у себя игры «Что? Где? Когда?». Поэтому школе требовалась группа для «музыкальных пауз». Ну и мы, стало быть, получили возможность два раза в неделю репетировать. Одну репетицию запомнил очень хорошо. Было это 9 февраля 1984 года.
(продолжение будет…)
Journal information