Переписной лист 1989 года.
Вас уже переписали? И меня сегодня переписали. Сразу вспомнился рефрен одного старого советского мультика: «Ну вот, теперь он и тебя посчитал». Накануне какие-то дебаты бурные шли – открывать переписчикам двери или не открывать. Я вообще не понял о чём разговор. Ну ладно, йедем, как говорится, дас зайн (или заем? Трёхпроцентный, выигрышный).
Вообще-то я поучаствовал с двух сторон. И со стороны переписываемого и со стороны переписывающего. Переписчиком я был конечно не нынче, а в те стародавние времена, когда молочные реки текли меж кисельных берегов и все были счастливы, богаты, молоды, красивы и всё было честно и справедливо. Да, как вы уже догадались, это было в далёком 1989 году. Поскольку я тогда учился в московском экономико-статистическом институте (МЭСИ) – кузнеце кадров в том числе для Госкомстата СССР, – избежать участия в переписи было ну никак невозможно. Да, вообще-то, не сильно-то и хотелось. Как это было? Сейчас расскажу.
Было это так. Однажды зимним погожим днём нас собрали на плацу и командир полка зачитал приказ, согласно которого весь личный состав полка на период с 12 по 19 января 1989 года прикомандировывается к гвардейскому корпусу… Что? Какие танки и какой плац? Да, точно. Что-то с памятью моей старческой уже. То что было и не было помню. В самом деле. Никакого плаца. Никакого гвардейского корпуса. И никакого командира полка. Всё было по другому. Просто однажды на лекцию зашёл представитель деканата и сообщил, что с сессией будут определённые напряги, поскольку мы все участвуем в переписи, так что надо подналечь, сплотить ряды и приложить все усилия. И мы сплотили.
По диспозиции на нашу долю выпал город Солнцево, который в то время, кажется, уже тяготел к тому, чтобы стать одним из районов стольного Киев-града. Тьфу, не Киева, конечно, а Москвы. Знаете песню «Дорогая моя столица, золотая моя…». Во-во. Это про неё. Белокаменная (или краснокаменная, что, в сущности, фиолетово). О ту пору Солнцево ещё не снискало себе той всесоюзной славы, каковой удостоилось в «лихие 90-е», когда, например, в окно директора завода Кока-Кола, выстроенного в этом районе, как-то раз бабахнули из гранатомёта. Платить отказался, собака. Но в 1989 году про солнцевских ещё никто ничего не знал. Возможно они и сами ещё не знали, какую необычную судьбу готовит им ближайшее будущее.
Добираться до Солнцево надо было три дня на оленях от станции метро «Юго-Западная». Ну ладно, шучу, шучу. Вовсе не на оленях и вовсе не три дня. А всего-то полчаса на рейсовом автобусе «Икарус». Правда ждать его надо было суток пять. И то, если очень сильно повезёт. Однако же мы добирались и свой долг перед Госкомстатом СССР исполняли исправно.
Каждому переписчику – мы были переписчиками! – был выдан тревожный чемоданчик в виде коричневого ранца, с каким я когда-то ходил в первый класс. В ранце лежали пачки переписных листов (см. фото в начале страницы), остро отточенные карандаши, ластик и ещё какие-то канцтовары. Основной объём занимали, конечно, переписные листы. Помимо ранца нам всем было выдано удостоверении и специальный значок, который должен был однозначно указывать на нашу принадлежность к лихому племени переписчиков-одностаночников. Между прочим, по этому удостоверению можно было бесплатно пользоваться метрополитеном всё время переписи.
Диспозиция была такой: каждому переписчику был выделен определённый объём работы в виде подъездов в разных домах. Перепись состояла из трёх этапов.
На первом этапе надо было обойти все квартиры, выяснить у жильцов когда у них свободное время и когда можно будет к ним явиться для серьёзного мероприятия. Попутно надо было разъяснить жильцам, чтобы всех, кто представится переписчиком, но не предъявил значка («вот такого»), надо гнать взашей и вызывать милицию, ибо это мошенники. В одной квартире, кстати, для меня позднее чуть не вызывали милицию, поскольку на первом этапе я ходил в чёрном пальто со значком, а на перепись явился в светлой куртке (знаете такая приталенная с широченными плечами, как у рэкетиров в кино?) и без значка. Даже наличие у меня пачки подписных листов их не сразу убедило. Больше я значок не забывал.
Второй этап был самым кропотливым, поскольку надо было снова пройти все квартиры и уже конкретно осуществить перепись личного состава. Как я выяснил на первом этапе, почти всем было удобно переписываться либо в субботу, либо в воскресенье. Что было просто нереально в виду количества квартир, которые надо было обойти.
Ну и третий этап был самый лёгкий. Надо было с бригадиром (а всех переписчиков разбили на бригады) с уже заполненными подписными листами выборочно пройтись по некоторым квартирам, чтобы бригадир проверил достоверность данных. А то вдруг переписчик намухлюет чего-нибудь.
В самом начале нас, конечно, проинструктировали, как заполнять листы, как проводить опрос, что принимать на веру, а на что надо попросить какие-то подтверждения. Самое интересное в этой переписи было то, что впервые была инструкция, чтобы национальность и семейное положение не перепроверять по паспорту. То есть как человек заявит национальность или своё семейное положение, так и вносить в соответствующую графу подписного листа. И ещё строго настрого запретили отнимать у местного населения продукты питания, алкогольные напитки и вообще всячески мародёрствовать. Особенно алкоголь. «Вам обязательно кто-нибудь предложит налить, так вы уж держитесь», – напутствовал нас инструктор – ветеран переписного дела. И, между прочим, он оказался на все сто процентов прав. Случалось.
Поскольку учась в таком институте я не мог не приобщиться к статистическим алгоритмам, а кроме того, как отслуживший в доблестной Советской Армии, я иной раз стараюсь всё делать так, чтобы был порядок. Поэтому я высчитал, что на перепись всего вверенного моей опеке населения в указанный квант времени, на каждый подписной листок необходимо тратить где-то примерно полсекунды…. Ну ладно, хорошо, снова пошутил. Не полсекунды. Но график всё равно был жёсткий.
Наши девушки ходили парами, чтобы как бы чего не вышло. Мы же – юноши – решили бегать поодиночке, чтобы успеть. Ну и я побежал. Вообще, если честно, есть что-то такое приятное в том, что можешь врываться в чужую квартиру на законных основаниях и тебя никто не должен (по идее) не впустить. Времена тогда были ещё более или менее дисциплинированные. Сказали по телевизору: «Всесоюзная перепись», стало быть будьте добры открыть. А то отключим воду. Или газ.
Разные люди реагировали по разному. Многие конечно воспринимали это как-то раздражающую необходимость, с которой желательно как можно быстрее покончить. Эти люди, хотя были не слишком-то приветливы, мною получили высшие баллы во внутреннем рейтинге, поскольку и их, и моя цель совпадали полностью – максимально минимизировать время нашего общения. Но иной раз приходилось попадать в семью, которая ждала переписчика. Ждала! Всем составом. Включая детей. В таких домах меня встречали чуть ли не криками «Гип-гип! Ура!», вели как дорогого гостя в залу (в залу!), что меня смущало всякий раз, поскольку ботинки я не снимал. После этого все усаживались вокруг и начинался спектакль.
В обычных квартирах я тараторил как из пулемёта вопросы и молниеносно заполнял листы. Но понимал, что в квартире, в которой меня ждали, этот номер не пройдёт. Это будет смертельная обида. Поэтому я торжественным голосом задавал вопросы и на каждый лист тратил минут по 10. Но зато семья, особенно дети, получали полное удовольствие от факта переписи. Особенно клёво было с дурацкой улыбкой ожидать рассказ о биографии от какого-нибудь ребёнка, потому что мама говорила ему: «Ну, сколько тебе лет, Петя? Не стесняйся, скажи дяде». Про себя я подсчитывал, сколько бы этажей я уже обработал за это время.
Попутно вёл свои собственные статистические замеры. В частности, выяснил, что многие мужчины Солнцево в январе 1989 года предпочитали дома перемещаться в трениках с двумя лампасами по бокам, тапочках на босу ногу и вытянутой майке. Ну и убранство квартир рассматривал с интересом. Попадались всякие. От богатых – с цветным телевизором, коврами на стенах и обязательной стенкой с хрусталём внутри, до очень бедных, с убогой мебелью и стареньким чёрно-белым телевизором.
Некоторые квартиры запомнил особенно. Например, позвонив в одну однокомнатную квартиру, услышал за дверью гул голосов. Если бы это происходило в 90-х, я бы точно решил, что за дверью солнцевская братва обмывает обстрел какого-нибудь офиса из гранатомёта или расчленение какого-нибудь очередного трупа. Но в 1989 году я ничего такого не подумал и сделал единственно верный вывод, что нарвался на гулянку алкашей. Дверь открыла какая-то бабища, которая, увидев мой значок, тут же страшно перепугалась и стала заискивающе приглашать войти в горницу. В горнице дым стоял столбом и сквозь его клубы можно был различить компанию добрых советских тружеников, культурно проводящих свой досуг. Бабища выгнала их из комнаты в кухню. Я строго спросил её, является ли она хозяйкой квартиры. Бабища что-то пролепетала, что она не хозяйка, а, так сказать, помогает по хозяйству, а сам хозяин сейчас не может подойти, но она готова ответить на все вопросы. «Сожительница», – цинично подумал я и шагнул в комнату, которую помощница попыталась хоть как-то проветрить, распахнув окно.
В комнате отчаянно воняло алкоголем, давно немытым телом и нестиранными носками. Сам хозяин валялся на полу между столом и тахтой. Я сел за стол. Но листы класть на него не рискнул, чтобы не испачкать. Так и писал на коленках, стараясь свести к минимуму перепись. Сожительница примостилась рядом и заискивающе глядя мне в глаза стала объяснять, что хозяин работает грузчиком на овощебазе и сегодня у него день рождения. Именинник время от времени находил в себе силы оторвать голову от пола и мутно глядя на меня и свою сожительницу издавал нечто вроде: «Ты чё сука к Нюрке лезешь! Убью бля нахуй сука бля». И отрубался. Потом через секунду снова приходил в себя и снова выдавал в эфир что-нибудь вроде: «Бля нахуй бля сука бля нахуй пиздец бля нахуй убью». Нюрка была готова провалиться сквозь землю. В общем, не скажу, что я ощущал себя сильно комфортно, учитывая, что рядом на кухне пиршество продолжали дружки отдыхающего хозяина. На моей стороне были молодость, трезвость и значок государева человека, но на их стороне однозначно была превосходящая численность противника. На прощание Нюрка чуть ли не силой всучила мне взятку в виде двух грейпфрутов. Всё-таки я был представителем власти, как никак, и она опасалась репрессий с моей стороны. Но репрессий не последовало. Ведь мы, «чай не звери, не леопарды». Чай мы понимаем, что рабочему классу тоже надо культурно отдыхать. Вперёд рабочий класс! И всё такое.
Были и более приятные посиделки. Например, помню как-то вечером зашёл в одну семью. Он и Она. Она была хозяйкой квартиры, а Он, собственно, был «ейный хахаль». Оба ещё довольно молодые (до 30). Они сидели на кухне и тоже культурно отдыхали. С вином и приличной закуской. Я не лорд Байрон, но влюблённых людей вижу сразу. Эти двое точно были влюблены друг в друга. Она всё время разговора сидела у Него на коленях и он время от времени её целовал. На мой вопрос являются ли они семьёй, они ответили утвердительно, уточнив, что в браке не состоят. Я записал их мужем и женой. И было такое ощущение, словно я был распорядителем ЗАГСа, который зафиксировал рождение новой ячейки общества. И так было у них хорошо на их уютно освещённой кухне, что просто не хотелось уходить. Но служба есть служба, долг, рога трубят и всё такое. Поэтому, хотите верьте, хотите нет, но хотя они меня искренне уговаривали остаться и выпить с ними – и было видно, что им правда очень хочется, чтобы я с ними выпил, – я сослался на высшую государственную целесообразность и с огромным трудом заставил себя уйти. И опять же – хотите верьте, хотите нет, – а до сих пор иногда (конечно очень редко) вспоминаю эту кухню, и этих двоих абсолютно счастливых людей, и так становится грустно, что не остался тогда и не посидел с ними немного просто так на их уютной кухне. Жалею до сих пор. Что, конечно, весьма странно и необъяснимо.
Были и несколько неожиданные моменты. Как я сказал, нам было строго указано, чтобы национальность опрашиваемых фиксировать не по паспорту, а как граждане укажут сами. И вот прихожу в одну семью, которая перебралась в Солнцево откуда-то с восточных территорий, ближе к Уралу (не помню уже точно откуда). В семье: муж, жена, двое детей. Выясняю, что муж – мордвин, а жена – чувашка. Спрашиваю: «Детей как писать – мордвины или чуваши?». А они – «русскими пишите». Конечно удивляюсь: «Как это русскими, если вы – мордвин, а жена – чувашка?». И тут жена сказал фразу, которая меня срезала наповал и которую я помню до сих пор: «Ну так мы же теперь в России живём, стало быть русские. Какие же ещё?». Тогда я впервые крепко задумался о точности данных статистики. Но записал детей русскими, поскольку – инструкция. А как же ещё? В России ведь теперь живут.
И ещё помню одну встречу. Звоню в однушку. Открывает бабушка, божий одуванчик (ну то есть буквально). Объясняю ей, что мол перепись населения и всё такое. Старушка ведёт меня в комнату. Одинокая. Обстановка – мама дорогая: стол, тумбочка облупившаяся, металлическая кровать, старый шкаф. На кухню я конечно не заходил. Но, думаю, там не лучше. Начинаю свою тарабарщину, мол как звать, где родилась, какого года и т.п. И она начинает рассказывать. Поначалу я пытался её перебивать, чтобы по быстрому заполнить лист, но потом понял – нет, надо сидеть и слушать, пока она всю свою жизнь не расскажет. И сидел, слушал. Час наверное, а может больше. Про то, как она в 30-х, совсем молоденькой, поехала по распределению в деревню учительницей, о том как вышла там за другого учителя. А он оказался пьяницей («Совсем сумасшедший становился как выпьет»). О том, как чуть не убил её. Про голод, про войну, про то, что «слава богу детей от сумасшедшего не заимела» и вообще детей не было у ней. В общем говорила она, говорила. Ничего такого уж сверхъестественного. Обычная жизнь. Просто вот карта так легла, что я должен был её выслушать. Грустно стало, аж жуть. И комок в горле. Я потом этой старушке в ЖЭКе помог какой-то мелкий вопрос решить с расчётом за электроэнергию. А то у ней и так из её нищенской пенсии сущие копейки на жизнь оставались. Всегда эту старушку вспоминаю, когда разговоры заходят о том, как нынче плохо пенсионеры живут.
Ну вот так вот и прошла перепись. В целом рад, что поучаствовал. Есть что вспомнить на старости лет. Ну и по закону драматургии, финал должен был тоже что-то преподнести. И он преподнёс ещё одну историю.
Прихожу в последний день, чтобы с бригадиром пойти по домам, выборочную проверку делать. А бригадир у нас была женщина средних лет. Обычная женщина, в очках (знаете такие уродские в пластмассовой оправе), в обычном немодном пальто, в платочке, в сапожках не пойми каких. Ну то есть обычная советская рядовая женщина с высшим образованием. Всегда вежливая и в целом весёлая. А тут прихожу, а она вроде как в прострации какой-то. Как во сне. Ну я ей: «так и так, всё закончил, можно идти проверять». Она мне: «пойдёмте», и мы вышли в открытый космос. Январь, темно уже, мороз. Мы идём молча, по снегу сапогами хрумкаем, как солёные огурцы едим из ледяной бочки. Вдруг говорит: «Я даже не знаю, что теперь делать». Ну я вежливо конечно, что такое и может какая помощь требуется. Она словно ждала повода, чтобы выговориться. И снова слушаю житейскую историю. Только на этот раз не обычную, а словно кино какое-то.
В общем женщина эта, бригадир наш, тоже жила в незарегистрированном браке. Муж – обычный советский труженик. Жили в его квартире. И вот как-то муж с каким-то приятелем выпивал. В квартире у приятеля. Выпили изрядно и стал приятель к мужу приставать. То есть в самом дурном смысле. В нехорошем. Подмял под себя и стал уже был насиловать. А муж что-то схватил и ударил приятеля. В общем, приятель помер. Детали я выяснять не стал. Да похоже она и сама их не очень-то знала. Мужа, понятное дело, арестовали – убийство всё-таки. Хоть и непредумышленное (впрочем, это тоже ещё доказать надо). Теперь вот какой расклад: женщина не расписана, свидания ей не дают. А самое ужасное, что она к тому же на жилплощади мужа не прописана и в случае если его посадят – а его непременно посадят, – ей придётся с жилплощади выметаться. А своей жилплощади у неё нет. То есть не то чтобы совсем нет. Формально есть где-то чёрт его знает в каком-то Козлодемьянске, где прописка в квартире. Только в квартире родня живёт битком. И, собственно, никто её в эту квартиру не ждёт.
Вот такая история. Слушаю и понимаю, что ничем, ну то есть абсолютно ничем человеку не помочь. Горе у неё огромное, а помочь невозможно. Только выслушать. А она и этому рада. Выговорилась и говорит: «Спасибо, что выслушали. Мне надо было хоть кому-нибудь выговориться, а то у меня в Москве и подруг-то толком нет никаких. Мы на проверку не пойдём, вы домой езжайте, а я отмечу, что проверка прошла». И я уехал. Ну то есть не сразу, конечно. Потоптался немного. А что тут сделаешь, чем поможешь? Может надо было с ней посидеть где-нибудь, выпить немного. Но где в советское время посидеть вечером в Солнцево? В подъезде с бутылкой портвейна? Да и утешитель из меня никакой. Не умею людей утешать. В общем, уехал с тяжёлым сердцем. Вот так для меня та перепись закончилась. Грустно как-то.
В общем, как говорится, начал за здравие… Ну ладно, чтобы не заканчивать такую важную тему на грустной ноте, предлагаю вашему вниманию песню томской группы «Дети Обруба», которая так и называется – «Перепись населения». Оригинального клипа этой песни у меня не было, поэтому я взял звуковую дорожку с Московского фестиваля Рок-Сырок, который проходил в Москве в 1990 году и наложил на клип собственного изготовления, состряпанный из кусков концерта этой группы в Томске во дворе общежития ТГУ, который прошёл летом 1989 года (т.н. «Концерт на Южной»). По моему ничего так получилось, живенько:
URL: http://www.youtube.com/watch?v=RR1Eo88VLyU
PS: Кстати, в финале клипа показан корпус общежития ТГУ. Фасад мрачноватый. Но если бы войти внутрь, то вообще волосы дыбом встали бы. А студенты ничего, жили и веселились. И ещё одно «кстати» – в те года всеобщего счастья и гармонии рок-группы были всё больше антикоммунистическими. Активно не любил народ и рокеры добрую коммунистическую власть. Я в Томске оказался как раз аккурат на выборы президента РСФСР, так народ, включая студентов, массами голосовал за Ельцина. А за коммунистическую агитацию и убить могли. Вот такая закавыка. Впрочем, это уже другая история.
Journal information